— Они, должно быть, стоят перед гарнизонным магазином, чтобы подцепить американцев, — заметил другой.

— Простите, я сейчас, — обратилась я к господину Митчеллу и ухватила за руки этих студентов, которые уже хотели идти дальше. — Погодите немного.

Оба остановились как вкопанные.

— Ведь вы студенты университета Тодай, не так ли?

— Да. — Они недовольно смотрели на меня.

— Судя по вашим нашивкам, вы изучаете литературу. Должно быть, английскую литературу? — спросила я, и те утвердительно кивнули.

— Разве вы только что не говорили, что нынешние уличные девицы так недурно одеваются и перед гарнизонным магазином ждут, как бы им подцепить американцев? — продолжила я.

Речь моя была громкой, так что стали собираться люди. Ведь все происходило на самой Гиндзе.

— Будучи студентами английской литературы, вам следовало бы научиться различать английский говор уличных девиц от правильной английской речи. Кроме того, я беседовала с господином Митчеллом о школьном празднике его дочери. Вы уже стоите здесь достаточно долго и наверняка слышали наш разговор. Разве вы не в состоянии отличить уличный жаргон от правильной английской речи? Я не могу позволить, чтобы вы подобным образом здесь сплетничали. И это называется студенты университета Тодай. Немедленно извинитесь передо мной.

Я гневно смотрела на них. Тем временем собралось порядком людей вокруг, и те, краснея, извинились.

— Я обучаю дочь этого господина в начальной школе на Вашингтонских холмах. Поэтому не могу позволить, чтобы вы говорили, что я пытаюсь здесь подцепить американцев. И впредь старайтесь держать язык за зубами, чтобы не сболтнуть что-либо, не подумавши.

Оба студента-горемыки поспешно ретировались. Я же собиралась вернуться к господину Митчеллу, как тут со мной заговорил один прилично одетый господин:

— Извините, пожалуйста. Я наблюдал все с самого начала и нахожусь под большим впечатлением от того, что случилось. Хотя многим не нравятся подобные вещи, но почти ни у кого не хватает смелости поставить на место таких людей и заставить их извиниться. Несмотря на свою молодость, вы действительно отважная женщина.

— Мне просто мучительно видеть все это, — извинилась я.

Так я познакомилась с профессором Канамори, которому многим обязана. Просто диву даешься, каким образом случается людям сводить дружбу.

Несколькими днями позже мне позвонил профессор Канамори и сказал, что ректор университета Тодай господин Намбара Сигэру желает непременно со мной познакомиться. Мне не доставляло трудностей беседовать в обществе людей вроде ректора Намбара, но известие о том, что за мной будет послан автомобиль, который доставит меня к нему, меня напугало. Профессор Канамори успокоил меня:

— Я буду рядом.

На следующий день за мной приехал огромный старомодный черный лимузин, который имел вид автомобиля высокопоставленной особы эпохи Тай-сё, и доставил меня через красные университетские ворота к ректору. Перед старым зданием, к моему большому облегчению, стоял профессор Канамори.

Ректор Намбара был седовлас и производил очень благоприятное впечатление.

— Недавно мои учащиеся неблаговидно повели себя перед вами, — извинился он.

Я была смущена.

— Не в моих правилах отмалчиваться. Было очень неприятно слышать оскорбления в свой адрес, но тут ничего не поделаешь… — пробормотала я, сама не зная, что говорю.

Однако профессорам, похоже, понравилось, что я отчитала студентов и заставила их принести извинения.

Перед окном была буйная растительность, и поэтому в помещении было немного сумрачно. Профессор Канамори ставил так умело вопросы, что я могла поведать о своих взглядах и чувствах ректору Намбара. Разговор оказался столь захватывающим, что проведенные там несколько часов доставили мне большое удовольствие. Затем меня, опять же в огромном лимузине, доставили домой.

Те оба студента сейчас, должно быть, сами профессора. Ведь случилось это тридцать пять лет назад.

Мир моды

Мне хотелось бы теперь немного поговорить о том, как до войны женщины ухаживали за собой. Если, к примеру, необходима была химическая завивка, то за щипцы в ту пору приходилось отдавать две меры древесного угля. Случались самые невероятные вещи. Однажды один парикмахер был обвинен в том, что сжег до корней волосы своей клиентки и тем самым сделал ее лысой. Современная косметика тогда только зарождалась. Это было действительно трудное время, когда начинающие парикмахерши только осваивали свое ремесло.

Однако постепенно дизайнеры и куаферы стали проводить показы мод.

От одной своей ученицы английского языка я узнала, что тогдашняя знаменитость в мире законодателей моды Хосоно Судзу ищет для своих показов манекенщицу для демонстрации кимоно. Под влиянием вкусов тогдашнего периода американской оккупации все были увлечены «американским стилем», и почти не осталось женщин, которые умели носить кимоно. Поэтому выбор пал на меня.

В ту пору известными манекенщицами были Хелен Хиггинс и Айсима Масако. Большей частью вид манекенщиц соответствовал американскому или европейскому эталону красоты. До той поры в Японии не было профессии фотомодели. Одни художники использовали натурщиц. Но затем начались показы мод, и на подмостки вышли профессиональные манекенщицы.

Как я полагаю, это случилось в зале Санкэй на показе причесок Хосоно Судзу. У меня была высокая прическа, и я была одета в крепдешиновое кимоно нисидзин шоколадного цвета, которое можно носить и сейчас, так как оно совершенно не устарело. На подоле и рукавах золотыми и серебряными нитями были вышиты хризантемы. Оно выглядело вполне современно, не теряя при этом представительности.

С первой же нашей встречи я и госпожа Хосоно с полуслова понимали друг друга.

Косметолог хотела и мне, как другим манекенщицам, наложить коричневый грим и наклеить искусственные ресницы.

— Я ведь выхожу в японской одежде. Сюда не подходит западный макияж. Позвольте мне самой загримироваться, — протестовала я.

— На подиум вы должны выходить в этих темных тонах. Иначе будете выглядеть несовременно, — настаивала косметолог.

Когда же я была готова расплакаться, мне на помощь поспешила госпожа Хосоно.

— Для киотоского кимоно не подходят искусственные ресницы и темный макияж. Позвольте ей положиться на свой вкус, — выручила она меня.

Я вышла на подиум в коричневом кимоно насид-зин, однотонном серебристом оби и с белой хризантемой в руке. Среди вечерних платьев, пошитых из тонкого, шелестящего, подобно крыльям бабочки, сукна, мой наряд состоял из одного кимоно. Я повернулась на сцене и взяла хризантему в другую руку. Поскольку мой выход в отличие от других, выряженных в западное платье манекенщиц напоминал японский танец, публика разразилась рукоплесканиями, и меня стали фотографировать со всех сторон. После окончания показа мод я не захотела расставаться с кимоно и поэтому, несмотря на дороговизну, купила его. И сегодня — спустя тридцать пять лет — я все еще ношу его.

Это было мое первое соприкосновение с миром моды.

Затем к нам приехал американский куафер Ал Тейт. Он преподавал американскую науку прически от А до Я, и переводчиком при нем неизменно был господин Танака. Но мне тоже посчастливилось сопровождать господина Тейта, так как в случае занятости господина Танака я его замещала. Не имея поначалу никакого представления о парикмахерском деле, я со временем освоила различные стили. Во время занятий я писала на доске по-английски некоторые понятия, но заметила, что для многих они непонятны. Тогда я стала рядом с английским словом писать его звучание азбукой катакана.

— Если вы знаете английский, то записывайте сами понятия на английском. Если же вам легче их усваивать на письме катакана, используйте тогда его, — предлагала я.

Они лучше воспринимали записанное письмом катакана слово Сукарупутя Кару, нежели его английскую форму Sculpture Curl (локоны укладываются вплотную друг к другу, как на римских портретах).