Уже с трехлетнего возраста я постоянно брала с собой в театр сына. Поэтому у него такая страсть к театру. Обычно дети уже вскоре после начала представления начинают скучать и просятся домой, но мой ребенок с большим вниманием смотрел как традиционные пьесы кабуки, так и современные японские и европейские постановки.

В танцевальном театре «Симбаси», когда, как мне помнится, шла пьеса Ханаяги Сётаро, мы посетили дневной спектакль. После того как опустился занавес, сын спросил меня:

— Это конец?

— Да, это конец. Вскоре начнется вечернее представление, зрители уже ждут на улице. Поэтому нам нужно уходить.

— Я хочу еще посмотреть, — заныл он, а в фойе стал плакать. Дежурившие там женщины поспешили к нам.

— Ну что ты, малыш, представление ведь закончилось. Утомительно вынести это детям, — понимающе успокаивали те его.

— Нет, я хочу еще посмотреть.

— Он плачет оттого, что ему не терпится увидеть и вечернее представление, — объяснила я, а дамы воскликнули:

— Малыш плачет оттого, что не может посмотреть вечерний спектакль. Многообещающее начало, не так ли?

После этого он стал любимцем всех служительниц фойе.

В отличие от других детей мой сын был помешан на театре. Кроме того, он очень хорошо рисовал. А то, что он рисовал, позволяло говорить о его необычной впечатлительности, и я полагала, что он непременно станет художником-декоратором. Однажды мы вместе навестили Ито Кисаку. В первой части я уже говорила, что причисляю Ито Кисаку к величайшим гениям Японии. Теперь я страстно желала определить сына к нему в ученики.

Кисаку дружелюбно расспросил малыша, нравится ли тому театр. Затем он показал ему эскизы декораций и немного поговорил с ним. То, что он обращался с ним, как со взрослым, похоже, радовало моего сына.

— Когда ты окончишь среднюю школу, сразу же начнешь заниматься у меня. Театральному художнику нужно начинать как можно раньше и учиться всему на лету. — Он тепло посмотрел на моего сына.

Если бы Кисаку не умер и взял бы его, как обещал, после средней школы к себе в ученики, тот, конечно, не был бы сейчас служащим, а стал бы выдающимся художником-декоратором, чего я так хотела.

Но вернемся к зарождению стриптиза в Японии. В перерывах между действиями пьесы «Оюки Морган» выступали стриптизерши. Был там и лилипут Соратоби Косукэ. Его отличали хорошенькое личико, маленькие руки и ноги. Ростом он был с моего сына, иными словами, походил на пяти-шестилетне-го ребенка, хотя самому было двадцать два или двадцать три года.

Мой сын, похоже, принимал его за своего одногодка. Будучи очень доверчивым, он спросил стоявшего рядом в своем крохотном смокинге Соратоби Косукэ:

— Как тебя зовут?

— Разве ты не знаешь? — снисходительно сказал тот.

— Сколько тебе лет? — спросил затем мой сын.

— Я старше тебя. Но пока холост, — уязвленно заметил Косукэ.

Моего сына, похоже, удивил этот необычный ребенок.

Когда на следующий день я вернулась из магазина, то он сидел напротив моей бабушки и плакал. Стоило мне войти, как они оба бросились жаловаться мне.

— Коти-ба сказала, что я лгун, — ревел малыш. Поскольку у нас было две бабушки: моя мать и моя бабушка, это доставляло определенные хлопоты, и все начали величать мою бабушку Коти-ба. Мою же маму звали Мама-ба.

— Малыш говорит одни небылицы, — теперь стала жаловаться моя бабушка.

Оба были страшно взволнованы.

— Что случилось? — поинтересовалась я.

— Я рассказал ей, что видел совсем голую девушку со сверкающими бабочками на попе. А она говорит, что я вру, — рыдал он.

— Ложь сродни воровству. С этого все начинается. Он пугает меня тем, что столь бесстыдно врет. Представь. Ведь вы вчера ходили в «Тэйгэки». Не верю, чтобы там выступали голые девушки с бабочками на заднице, — всхлипывала моя бабушка.

Она была 1863 года рождения, и подобное ей просто не могло прийти в голову.

Целых два часа я объясняла ей связь между стриптизом и театром «Тэйгэки» и пообещала еще этим месяцем сводить ее туда. На этом инцидент был исчерпан.

Приглашение от главнокомандующего

В 1952 году господин Синохара из журнала «Тю-окорон» попросил меня написать туда статью. Она появилась в майском номере под названием «Признания одной говорящей по-английски гейши» и была подписана псевдонимом Юри Харуми.

Сегодня высокопарно говорят о «представи-тельственной гейше» и «космополитической гейше». Я некоторым, образом выступала в подобной роли. После своего состоявшегося в 1933 году дебюта в Симбаси я проработала гейшей до 1941 года. Затем грянула война, а по ее окончании я продолжала это свое занятие еще примерно два года. В общей сложности получается десять лет.

Посетители, которые бывали в Симбаси до войны, иначе говоря, зарубежные туристы, как правило, на деньги не смотрели. Но вот после войны произошел наплыв иностранных клиентов, не отличающихся ни образованием, ни воспитанием и свысока смотрящих на нас, тогда как довоенные посетители были неизменно учтивы с нами. Разумеется, мы обязаны были печься о благе своих гостей, и эти образованные, воспитанные люди старались не доставлять нам никаких неприятностей. Разница между довоенными и послевоенными иностранными гостями и заключается, пожалуй, в том, что первые уже были обеспечены средствами, тогда как вторые еще должны были их заработать.

Во времена Икумацу — она была возлюбленной Кацура Когоро — гейши содержали мужчину, если видели, что у него есть будущее, пусть даже он был пока студентом или чем-то в этом роде, но вот сегодня такого больше нет. Короче говоря, и сами гейши стали слишком расчетливыми.

Я давала гейшам уроки английского языка и содействовала их образованию. По крайней мере, я пыталась это делать. Собственно говоря, я учила их английскому языку, но попутно знакомила их с японской культурой и наставляла их в нравственном плане. Конечно, японские женщины также не должны отгораживаться от внешнего мира, и неважно, из какой страны прибыл тот или иной клиент. Но вот душой своей они должны дорожить. Прежде гейши никогда не продавали свои души. Ныне же слишком легко расстаются со своими идеалами, если это оказывается выгодно. Даже многие высокопоставленные политики оказываются продажными. Кто вчера еще был фашистом, сегодня уже числит себя либералом. Вот это угодничество я больше всего и презираю. Мне представляется скверным и то, когда женщины оказываются мягкотелыми, а так хочется, чтобы симбаси-гейши проявляли больше твердости в характере. Похоже, сейчас все становится дозволенным, если это происходит «по любви», однако я не имею права осуждать подобное мнение. Япония ныне все больше втягивается в орбиту внешнего мира, и отсюда меняются прежние отношения. Однако многое, что сопряжено с этим, доставляет мне огорчение, поскольку оказывается неприглядным и посредственным. Раньше люди были требовательнее к себе. Этой требовательности сегодня больше нет…

Меня всегда раздражает, когда иностранцы считают, что мы должны во всем им подражать. Возможно, это вызвано тем, что до войны они были у нас просто посетителями, тогда как сегодня они приходят сюда как «победители». И многие мои соотечественники, оказавшись в роли побежденных, ныне поддакивают и подчиняются всему и вся…

Когда однажды мне пришлось обслуживать двух или трех молодых японских служащих, умеющих говорить по-английски, которые пришли к нам с одним американцем, то меня поразило, как они заискивали перед ним. Только и было слышно: «Да, сэр», «Благодарствуем, сэр», и это непрекращающееся «сэр» меня крайне раздражало. Будь это генерал Макар-тур, я бы не возражала, но речь шла о совсем молодом солдате. Вероятно, эти трое пригласили его на деловой ужин, но они постоянно ерзали на своих подушках и вели себя крайне подобострастно. Я сказала одному из них: «Простите, но вы ведь тоже гости. Глядя на вас, можно подумать, что вы шуты, ломающие шапки перед совсем юным солдатом. Но вы все-таки государственные служащие, так что держитесь более достойно…» Тому подобное угодничество и привело к тому, что неотесанные американцы часто вели себя крайне заносчиво и высокомерно…