Это напомнило мне другую историю. У моей доброй приятельницы Митико была кошка по имени Сюзи. Сюзи оказалась очень любвеобильной и каждые четыре месяца приносила трех или четырех котят. Каждый раз Митико относила котят в парк и раздавала всем желающим. Стоило от них избавиться, как Сюзи приносила новых. Это доставляло Митико много хлопот.

Когда я рассказала ей о том, как Сямико отбивалась от котов, той непременно захотелось узнать, как мне удалось так натаскать Сямико. Но я вовсе ее не натаскивала. Она просто испытывала к котам отвращение. Один американский приятель однажды сказал мне, что Сямико ненормальная. Кошка, которая царапает и кусает кота, полоумная. И сама я глупая. Похоже, у меня тоже не все дома. Возможно.

Собаки и кошки в определенное время, естественно, должны спариваться, но Сямико олицетворяла собой «чистоту, порядочность и красоту».

И отверженным Кейси с Томом оставалось только смотреть на нее и жалобно мяукать.

Однажды в мое отсутствие, когда я выступала с лекцией в Орландо, у нас дома случилась неприятность. Кто-то забрался в дом, и, будь я на месте, натерпелась бы страха.

Среди ребят, с которыми я была дружна, был и молодой господин Ямагути. Он до сих пор называет меня мамой, у него чудная жена и прелестная дочурка. Тогда господин Ямагути квартировал у меня. Тэ-цуко, долго жившая вместе со мной, вышла замуж за американского хирурга. И господин Ямагути переехал на ее место. Когда вламывались в мой дом, его там не было, а вернувшись около одиннадцати часов вечера, к своему удивлению, он обнаружил открытой входную дверь и царящий внутри беспорядок. Но, пожалуй, больше всего пришлось удивляться самому вору.

Мой дом был обставлен по-японски, так что красть там было нечего. Американские семьи хранят антикварные вещи, украшения в спальне и много другого, что можно было бы украсть. Мой же дом был выложен татами, где единственное украшение составляли настенные свитки и цветы. У меня было два комода, в ящиках которого лежали одни кимоно и оби. Хотя они стоили десятки тысяч долларов, но американский вор вряд ли нашел бы им применение. Если бы он похитил их, его вскоре бы поймали. Он перерыл все ящики, и ему попадались лишь непонятные, невиданные вещи вроде поддевочного пояса, плетеного шнура для оби, относящиеся к оби спинки, таби и нижнее белье для кимоно, а также большое число прочих шнуров и поясов. Похоже, это должно было надоесть американскому вору, и тот ретировался, так ничего и не прихватив с собой.

Возможно, это был первый его день в качестве вора, и ему досталось от начальства.

«Но там не было ничего стоящего», — мог сказать он, описывая шнуры и те нескончаемые вещи, что приходилось извлекать из ящиков. Возможно, начальство гневно потребовало у него сменить род занятий. Так что меня скорее заботил сам взломщик, нежели я сама.

— Может, он нам что-то оставил? — даже спросила я.

И в комнате господина Ямагути ничего не пропало. Его фотоаппарат хоть и лежал на постели, но вор, вероятно, его не заметил. Похоже, у него совершенно отсутствовал воровской инстинкт.

Жизнь в Майами и впрямь была полна событий.

Будни домашней учительницы

У меня было много интересных друзей в Майами. Один симпатичный православный священник, к примеру, свободно говорил по-японски и мог писать хираганой и катаканой.

— Я служил в церкви Святого Николая в токийском районе Канда. Каждый вечер я бродил в поисках антиквариата. Меня там хорошо знали, — рассказывал он мне. Батюшка без стеснения курил и пил. Ему было лет сорок пять, и выглядел он привлекательно. Черная ряса так шла ему, что женщины в его присутствии терялись.

— Батюшка, вы пользуетесь успехом у женщин, — подтрунивала я над ним.

— Да, я настоящий Иисус Христос — суперзвезда, — тотчас находился он.

Благодаря его содействию я получила место гувернантки в одной семье в районе Коукнат-Гроув.

Из квартиры этой семьи на одиннадцатом этаже можно было видеть вдали Кей-Бискейн (остров, где у Никсона находилась летняя резиденция, шутливо именуемая «Белый дом Майами») и Майами-Бич. Прямо перед домом располагалась пристань для яхт. Утром, днем и ночью вид ее завораживал, но особенно красивой она представала во время шторма. Когда молнии разрывали небо, мне казалось, что уже один вид, открывающийся из нее, оправдывал стоимость этой квартиры.

Я была гувернанткой двух девочек, одна из которых ходила в первый класс, а другая во второй. Поэтому моих знаний английского языка, как мне представлялось, хватило бы еще на два-три года, но когда те пойдут в шестой класс, мне, пожалуй, придется уходить… Химия и математика (и все это к тому же по-английски) были не по мне…

У них был еще младший брат двух с половиной лет, которого я любила, как собственного сына. По ночам он не засыпал, пока я не начинала качать его. Собственно говоря, я была приставлена к девочкам, но заботилась и о малыше. Он следовал за мной даже в туалет, и у меня просто не оставалось времени для себя до самого отхода ко сну.

У меня была чудесная комната с кондиционером, телевизором и ванной. Когда по утрам, удобно устроившись и запивая гренки приготовленным по-английски чаем с молоком, я любовалась открывающимся видом моря и бегущих по небу облаков, мне даже становилось неловко, что я еще получаю жалованье. Следовало ли мне вообще платить, если я только время от времени занимаюсь с девочками, вожу их в бассейн или ем с ними лакомства.

Хозяйка была копией киноактрисы Деборы Керр в молодые годы. По телефону она хвасталась мной своим подругам и родственникам:

— Наша японская гувернантка на удивление добросовестная. Дети больше привязаны к ней, нежели ко мне. Это поистине подарок судьбы, что мы ее встретили.

Привлеченный такими похвалами, ко мне обратился домоуправляющий:

— У нас трое детей. Нет ли у вас японской приятельницы, которая была бы гувернанткой?

Сама того не ведая, я способствовала престижу Японии. Не мог бы кто-нибудь сообщить об этом министру культуры ?

Да и само кимоно содействовало моей популярности. Поскольку американцы привыкли к строгим немецким или английским воспитательницам в удручающих костюмах, улыбающаяся молодая японка (никто не знал, сколько мне было на самом деле лет) в красивом кимоно привлекала внимание. Большинство воспитательниц били детей и кричали на них, я же разработала свой собственный метод обхождения с детьми.

Хотя я и знала, что в состоянии подчинить себе мужчину, но то, что у меня все так хорошо получится с детьми, удивило меня саму. Мой час наступал вечером, когда я в одном лице разыгрывала японские сказки. Малыш не мог уснуть, пока не услышит историю о привидениях, которые появлялись из коробки с бельем. «Три поросенка», «Буратино» и «Золушка» не казались ему столь захватывающими. Ему больше нравились мои истории. Иногда приходили и обе девочки и ложились с ним в кровать.

Где же осталась первая черепашка, хотелось им узнать, и все втроем слушали мой рассказ. Иногда мы вчетвером так и засыпали на кровати.

Однажды утром в лифте я встретила элегантную седовласую пожилую даму. Когда я с ней поздоровалась, она сказала:

— Да вы та знаменитая японская воспитательница. Мне хотелось бы переговорить минутку с вами в вестибюле. — Мы спустились вниз. — У моей дочери большой дом в Майами-Бич. У них есть лодка, жилой автофургон, экономка и кухарка. Сколько вы сейчас получаете? — спросила она меня. Я только улыбнулась. — Я с удовольствием наняла бы кого-нибудь вроде вас к своим внукам и платила бы вдвое больше нынешнего.

Похоже, дело зашло так далеко, что японских гувернанток стали вербовать, подобно бейсболистам.

— Мы дружим с миссис Мириам, так что я работаю не за деньги, — ответила я отказом. Я очень привязалась к двухлетнему малышу, и другое место меня не интересовало.

Когда я рассказала миссис Мириам о случившемся, та была очень тронута.

— Американка тотчас бы приняла предложение. Вас и правда нам послал господь.